Хронограф. Февраль 2013 г.

165 лет назад, в середине февраля 1848 года, Николай Васильевич Гоголь прибыл в Иерусалим.

«В дороге [из Бейрута в Иерусалим. – Прим.] Гоголь был порою нетерпелив, капризен, не всегда считался с обстоятельствами и местными условиями. Об этом рассказал первый биограф писателя П. Кулиш со слов самого Базили [Базили К. М. – старинный приятель и соученик Гоголя по нежинской Гимназии высших наук, русский консул в Сирии и Палестине. – Прим.]. "Б<азили>, занимая значительный пост в Сирии, пользовался особенным влиянием на умы туземцев. Для поддержания этого влияния он должен был играть роль полномочного вельможи, который признаёт над собою только власть «Великого Падишаха». Каково же было изумление арабов, когда они увидели его в явной зависимости от его тщедушного и невзрачного спутника! Гоголь, изнуряемый зноем песчаной пустыни и выходя из терпения от разных дорожных неудобств, которые, ему казалось, легко было бы устранить, – не раз увлекался за пределы обыкновенных жалоб и сопровождал свои жалобы такими жестами, которые, в глазах туземцев, были доказательством ничтожности грозного сатрапа. Это не нравилось его другу; мало того: это было даже опасно в их странствовании через пустыни, так как их охраняло больше всего только высокое мнение арабов о значении Б<азили> в русском государстве. Он упрашивал поэта говорить ему наедине что угодно, но при свидетелях быть осторожным. Гоголь соглашался с ним в необходимости такого поведения, но при первой досаде позабыл дружеские условия и обратился в избалованного ребёнка. Тогда Б<азили> решился вразумить приятеля самим делом и принял с ним такой тон, как с последним из своих подчинённых. Это заставило поэта молчать, а мусульманам дало почувствовать, что Б<азили> всё-таки полновластный визирь «Великого Падишаха...»" <...>

Иерусалим открылся Гоголю с Элеонской горы: "Поднимаясь вместе с горою, как бы на приподнятой доске, он выказывается весь, малые дома кажутся большими, небольшие выбеленные выпуклости на их плоских крышах кажутся бесчисленными куполами, которые, отделяясь резко своей белизной от необыкновенно синего неба, представляют вместе с остриями минаретов какой-то играющий вид".

На Элеонской горе видел Гоголь и "след ноги вознёсшегося, чудесно вдавленный в твёрдом камне, как бы в мягком воске, так что видна малейшая выпуклость и впадина необыкновенно правильной пяты".

Ещё Гоголю запомнился пейзаж, открывшийся уже по выезде из Иерусалима, когда "вдали, в голубом свете, огромным полукружьем предстали горы. Странные горы: они были похожи на бока или карнизы огромного, высунувшего<ся> углом блюда. Дно этого блюда было Мёртвое море" <...>

В знак посещения Гроба Господня Гоголь получил от митрополита Петраса Мелетия и наместника патриарха в святом граде Иерусалиме две реликвии и следующую записку, удостоверяющую их подлинность: "1848, февраля 23. В граде Иерусалим, ради усердию, которую показывал к живописного Гроба Господня и на прочих святых местах духовный сын наш Николай Васильевич (Гоголь), в том и благославляю ему маленький части камушка от Гроба Господня и часть дерева от двери храма воскресения, которая сгорела во время пожара 1808 сентября 30-го дня, эти частички обе справедливость".

...У Гроба Господня Гоголь помянул имена родных и близких; перечень имён он составил заранее».

(Манн Ю. Гоголь. Труды и дни: 1809–1845, М.: Аспект-пресс, 2004.)

[На илл. – Иерусалим, вид с юга. Литография Д. Робертса, 1839.]

170 лет назад, 17 февраля 1843 года, состоялась первая постановка комедии Николая Васильевича Гоголя «Игроки» в Большом театре.

Премьера «Игроков» состоялась в Москве в один вечер с «Женитьбой», в бенефис Михаила Семеновича Щепкина, который играл Утешительного. В роли Замухрышкина с успехом выступил Пров Саловский.

По свидетельству С. Т. Аксакова, спектакль вызвал одобрение «рядовой» публики. Благожелательная рецензия на спектакль появилась в «Московских ведомостях» (от 23 февраля 1843 г.), где отмечалось, что интрига «ведена с удивительной естественностью», что обрисовка характеров свидетельствует о «могучем таланте» Гоголя.

8 мая 1843 года пьеса впервые была поставлена в Петербурге. Главные исполнители: Сосницкий (Утешительный), Мартынов (Ихарев), П. Каратыгин (Замухрышкин), Самойлов (Швохнев). Пьеса была принята холодно. Критика объяснила этот факт неразвитостью вкуса публики - постоянных посетителей Александринского театра. «Что произведение, – писал Белинский, – по своей глубокой истине, по творческой концепции, художественной отделке характеров, по выдержанности в целом и в подробностях, не могло иметь никакого смысла и интереса для большей части публики Александринского театра».

Рецензент «Репертуара и Пантеона» писал: «С каким мастерством ведена тут баснь, как до самого конца пьесы зритель не угадывает развязки. В этом сознаются самые отчаянные, присяжные русские театралы. Что за мастерская отделка характеров! Не знаем, имел ли сам автор намерение разыграть пьесу на сцене. Если имел, то ошибался, и потому что "Игроки" не во вкусе нашей публики, и потому что слушком трудны для актеров, привыкшим к легким для исполнения ролям, какими наделяют их обычные снабдители сцены».

[На илл. – Афиша первого представления «Женитьбы» и «Игроков» Гоголя на сцене московского Большого театра 5 (17) февраля 1843 г.]

2 февраля исполняется 130 лет со дня рождения русского композитора и педагога Михаила Фабиановича Гнесина (2.II.1883 – 5.V.1857).

«В Петербурге, будучи уже вполне зрелым музыкантом, Гнесин сотрудничал с театром-студией Всеволода Мейерхольда. Он писал музыку к спектаклям. Это содружество продолжилось в Москве. Особенно запомнился "Ревизор". "До самого конца помещичьего быта обычным явлением бывало приглашение русскими помещиками на свадьбы еврейских бродячих музыкантов (если только каким-нибудь чудом этим музыкантам удавалось получить «право жительства» в данной местности)". Еврейские народные музыканты-инструменталисты, клезмеры, объединялись в ансамбли и зарабатывали разъездными концертами. Клезмеров слушали все. Н. А. Римский-Корсаков вспоминал, что с детства помнил о необыкновенном успехе "евреев с цимбалами" в родном Тихвине, провинциальном северном городишке. Вдохновенный фантаст Мейерхольд знал об этой традиции и решил ввести в "Ревизор" подобную музыку для обострения трагикомических сцен. Так возникла оркестровая сюита "Еврейский оркестр на балу у городничего". Всегда собранный, методичный Гнесин писал произведение осознанно, с большим вдохновением, лишая его каких-либо сатирических красок. Это была, по его собственному утверждению, всего лишь имитация с включением некоторых элементов пародии. Темы, использованные в "Ревизоре", принадлежат отчасти деду Шае Флейтзингеру, "знаменитому народному музыканту и остроумцу из виленского гетто"».

(Дынькин В. «Еврейская музыка ждала своего Глинку...». Журнал «Лехаим». Январь 2001 – 1(105).)

6 февраля исполняется 220 лет со дня смерти венецианского драматурга и либреттиста Карло Гольдони (25.II.1707 – 6.II.1793).

Из воспоминаний И. В. Анненкова («Воспоминания о Гоголе. Рим, летом 1841 года» – «Библиотека для чтения», 1857, т. CXLI.) «Гоголь весьма высоко ценил» Гольдони, итальянского Мольера, как его называли. «В Риме не было тогда постоянного театра, но какая-то заезжая труппа давала пьесы Гольдони, Нотте и переделки из французских водевилей. Спектакль начинался обыкновенно в десять часов вечера и кончался за полночь.» Ходили они туда с Гоголем не ради «первой любовницы», «красавицы в полном смысле слова», не ради «очень хорошего jeune premier» [Первого любовника (франц.) – Прим.], «…а более ради старика Гольдони, который, по весьма спокойному, правильному развитию сложных завязок в своих комедиях, составлял противоположность с путаницей и небывальщиной французского водевиля…».

«…По всей вероятности, Гоголю были по душе незатейливые, "берущие быка за рога" зачины гольдониевских пьес. Не так ли и сам Гоголь любил начинать свои комедии? "Не приходила сваха?" ("Женитьба"); "Что ты, оглох?" ("Утро делового человека"); "Что это у меня? точно отрыжка! вчерашний обед засел в горле..." ("Тяжба"); "Я пригласил вас, господа..." ("Ревизор"). Любая из них вполне бы устроила Гольдони. Вовсе не настаивая, по причине неуместности, на каких-либо параллелях между драматургией Гоголя и Гольдони, хочу только напомнить, что, судя по отрывку Гоголя "Рим" и описаниям итальянской жизни, которые он оставил в своих письмах, мир гольдониевских комедий был Гоголю люб и близок».

(Н. Томашевский. Итальянский театр XVIII века // К. Гольдони. Комедии. К. Гоцци. Сказки для театра. В. Альфьери. Трагедии. М.: Художественная литература, 1971.)

9 февраля исполняется 230 лет со дня рождения русского поэта, переводчика и критика Василия Андреевича Жуковского (9.II.1783 – 24.IV.1852).

По свидетельству Ф. В. Чижова, встречавшегося с Жуковским в Германии, он «очень любил Гоголя, но журил его за небрежность в языке, а, уважая и высоко ценя его талант, никак не был его поклонником. Проживая в Дюссельдорфе, я бывал у Жуковского раза три-четыре в неделю, часто у него обедал, и мне не раз случалось говорить с ним о Гоголе. Прочтя наскоро "Мертвые души", я пришел к Жуковскому; признаюсь, с первого разу, я очень мало раскусил их. Я был восхищен художническим талантом Гоголя, лепкою лиц, но, как я ожидал содержания в самом событии, то, на первый раз, в ряде лиц, для которых рассказ о Мертвых Душах был только внешним соединением, видел какое-то отсутствие внутренней драмы. Я об этом сообщил Жуковскому и из слов его увидел, что ему не был известен полный план Гоголя. На замечание мое об отсутствии драмы в Мертвых Душах Жуковский отвечал мне: – "Да и вообще в драме Гоголь не мастер. Знаете ли, что он написал было трагедию?.. Читал он мне ее во Франкфурте. Сначала я слушал; сильно было скучно; потом решительно не мог удержаться и задремал. Когда Гоголь кончил и спросил, как я нахожу, я говорю: "Ну, брат Николай Васильевич, прости, мне сильно спать захотелось". – "А когда спать захотелось, тогда можно и сжечь ее", отвечал он, и тут же бросил в камин. Я говорю: "И хорошо, брат, сделал"».

Во Франкфурте в 1844 г. между Жуковским и Гоголем произошел забавный случай. Как сообщил биограф Гоголя П. А. Кулиш со слов А. К. Толстого, «когда Жуковский жил во Франкфурте-на-Майне, Гоголь прогостил у него довольно долго. Однажды, – это было в присутствии графа А. К. Толстого, – Гоголь пришел в кабинет Жуковского и, разговаривая со своим другом, обратил внимание на карманные часы с золотой цепочкой, висевшие на стене. – "Чьи это часы?" – спросил он. – "Мои", – отвечал Жуковский. – "Ах, часы Жуковского! Никогда с ними не расстанусь". С этими словами Гоголь надел цепочку на шею, положил часы в карман, и Жуковский, восхищаясь его проказливостью, должен был отказаться от своей собственности». Зимой 1844 г. на квартире Жуковского во Франкфурте Гоголь работал над вторым томом «Мертвых душ». В связи с этим Жуковский в октябре 1844 г. писал А. И. Тургеневу: «Наверху у меня гнездится Гоголь; он обрабатывает свои "Мертвые души"».

17 февраля исполняется 340 лет со дня смерти французского драматурга, комедиографа и актера Мольера (наст. имя – Жан Батист Поклен) (15.I.1622 – 17.II.1673).

«Пушкин, – вспоминал Гоголь, – дал мне порядочный выговор и крепко побранил за Мольера. Я сказал, что интрига у него почти одинакова и пружины схожи между собой. Тут он меня поймал и объяснил, что писатель, как Мольер, надобности не имеет в пружинах и интригах, что в великих писателях нечего смотреть на форму и что куда бы он ни положил добро свое, – бери его, а не ломайся». Этот свой взгляд на Мольера Гоголь выразил в первой редакции статьи «Петербургская сцена». Характеризуя современное состояние театра и драматургии, он писал здесь: «Сам Мольер, талант истинный, талант, который, явившись в нынешнее время, изгнал бы нынешнюю бродящую беззаконную драму, – сам Мольер на сцене теперь длинен, со сцены скучен. Его план обдуман искусно, но он обдуман по законам старым, по одному и тому же образцу, действие пиесы слишком чинно, составлено независимо от века и тогдашнего времени, а между тем характеры многих именно принадлежали к его веку» (Н. В. Гоголь, Полное собрание сочинений, т. VIII, Изд. АН СССР, М., 1938–1952.). Из окончательной редакции статьи эта характеристика Мольера исключена. Хотя «пружины» и «интрига» пьес великого французского драматурга, по-видимому, как и раньше, не удовлетворяли Гоголя, теперь он обращает свой взгляд прежде всего на характеры Мольера, через которые, по его мысли, осуществлялась связь мольеровской драматургии с современностью. Протестуя против засилья на русской сцене мелодрамы и водевиля и апеллируя к авторитету драматических гениев прошлого, Гоголь восклицает: «О, Мольер, великий Мольер! ты, который так обширно и в такой полноте развивал свои характеры, так глубоко следил все тени их» (Н. В. Гоголь, Полное собрание сочинений, т. VIII, Изд. АН СССР, М., 1938–1952.).

(Петрунина Н. Н., Фридлендер Г. М. Пушкин и Гоголь в 1831–1836 годах // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1969.)